Сулус - Страница 4

Сулусъ видитъ абасыларъ и боится ихъ. Она въ страхѣ плотнѣе прижимается ко мнѣ.

– Не бойся, Сулусъ – говорю я ей: – абасы не возьметъ тебя. Пусть онъ зарится на зеленое болотное отродье, а ты – моя невѣста. Я не отдамъ тебя никому.

Когда мы пріѣхали къ Матвѣю, солнце уже садилось и за тайгой дымилось и алѣло небо. Матвѣй работалъ въ кузницѣ, но, увидѣвъ меня, бросилъ работу и повелъ въ юрту.

На нарѣ лежала больная жена Матвѣя. Я уже два мѣсяца не видѣлъ ея и мнѣ показалось теперь, что она похожа на жену доктора. Отъ лихорадки глаза ея расширились и казались пьяными.

– Какъ твое здоровье, Марія? – спросилъ я, невольно робѣя, чувствуя рядомъ съ ней толпу абасыларъ. Мнѣ казалось, что иные демоны уже прильнули къ ея сердцу и пожираютъ ея душу.

– Худо, – сказала она и съ укоризной посмотрѣла на меня – худо. Но сегодня пріѣдетъ Симонъ, и я вѣрю, онъ вернетъ мнѣ жизнь.

– Я знаю, что сегодня будетъ у васъ Симонъ. И я нарочно пріѣхалъ, чтобы встрѣтить его здѣсь.

Матвѣй досталъ водки и копченой рыбы, и мы стали ужинать, проливъ въ камелекъ нѣсколько капель дурманной влаги.

Матвѣй былъ печаленъ. Онъ встрѣтилъ утромъ попа, и тотъ ему сказалъ, что онъ знаетъ про его знакомство съ Симономъ. Пріѣдетъ засѣдатель и попъ донесетъ ему на Матвѣя.

– Берегись, дагоръ, онъ и на тебя пожалуется, – прибавилъ Матвѣй съ угрюмой улыбкой.

Но Сулусъ разсердилась:

– Мой женихъ никого не боится. И онъ убьетъ засѣдателя, если засѣдатель сдѣлаетъ ему злое.

Должно быть повѣялъ западный вѣтеръ: дымъ изъ камелька пошелъ въ юрту. Стало душно и темно.

Сулусъ притихла, и всѣ мы молча ожидали Симона. Наконецъ, онъ пріѣхалъ, этотъ сѣдой вѣдунъ, съ которымъ насъ сблизила прошлогодняя таежная зима.

Симонъ поставилъ длинный шестъ у юрты и прикрѣпилъ къ его концу чучело гагары.

– Ты будешь сегодня лѣтнимъ шаманомъ, – сказалъ мнѣ Симонъ, лукаво улыбнувшись.

Но я не расположенъ былъ сегодня шутить.

Мы сѣли вокругъ больной, на землю. И я замѣтилъ, что Симонъ прикрѣпилъ къ своему плащу мѣдную бляху въ видѣ рыбы, которой я раньше не видѣлъ у него.

Разливъ по ковшамъ пьяную арги, Симонъ ударилъ в бубенъ и запѣлъ.

Отъ пахучихъ корешковъ, которые Симонъ бросалъ въ огонь, отъ его жуткаго напѣва и отъ близости влюбленной Сулусъ у меня начинала кружиться голова:

Уже два раза мы всѣ – по знаку Симона – принимались пѣть; уже трижды летала гагара къ дальнимъ озерамъ и спускалась подъ воду въ черное царство абасыларъ; уже много разъ Матвѣй брызгалъ во всѣ углы зачарованную арги…

Я взглянулъ на Симона и по странному блеску его глазъ, по мѣрнымъ движеніямъ рукъ и по вздрагивающимъ краямъ губъ заключилъ, что гагара уже несетъ его духъ въ подземный міръ, гдѣ царствуетъ иное солнце и гдѣ время ведетъ свой хороводъ по инымъ кругамъ.

Вольная билась въ судорогахъ, и на плечѣ ея странно алѣло пятно отъ огня въ камелькѣ.

Взглянувъ на Симона, восхищеннаго демонами, я вдругъ почувствовалъ надъ собою власть абасыларъ. Передъ моими глазами мелькала бахрома на рукавахъ плаща Симона; я вспомнилъ почему-то, что эта бахрома означаетъ когти вѣщаго коршуна, и это было послѣднимъ мигомъ сознанія. Потомъ я вошелъ въ шаманскій кругъ, подчиняясь волѣ Симона.

Вдругъ я увидѣлъ, что Сулусъ сбрасываетъ свои одежды. Оставшись въ одной рубахѣ, она ринулась въ пляску. Сначала она ходила мѣрно передъ огнемъ, поднявъ кверху руки и шепча молитвы; и концы ея пальцевъ казались прозрачными и розовыми отъ камелька. А когда Симонъ чаще сталъ ударять въ бубенъ, Сулусъ начала кружиться. Ея рубаха то вздымалась кверху, то облегала плотно ея бедра, и вся она стала похожа на птицу, вылетѣвшую изъ огня, съ пылающими крыльями. Иногда она перебирала пальцами въ воздухѣ, какъ будто касаясь струнъ; иногда она чертила воздухъ рукой, какъ будто запечатлѣвая въ памяти вновь открытые ей колдовскіе знаки.

Волосы ея растрепались; росинки пота выступили на вискахъ; вся она сдѣлалась влажной и смутло-розовой; глаза ея видѣли иной міръ и пылали темнымъ шаманскимъ огнемъ.

Съ каждымъ ея движеніемъ тревожнѣе и тревожнѣе билось мое сердце. Я уже ничего не видѣлъ, кромѣ этой безгрѣшной плоти, причастной тайнамъ земли. И уже безъ, памяти лежалъ Матвѣй, уже Симонъ выронилъ изъ рукъ свой бубенъ и упалъ навзничь съ легкимъ стономъ, уже едва тлѣлъ огонь въ камелькѣ и все было окутано непроницаемой тьмой, – а Сулусъ все еще плясала, отдавая себя богу.

Наконецъ, она свалилась на землю около моихъ ногъ.

IV

Когда я и Сулусъ вернулись домой, и намъ пришлось переѣвжать рѣчку въ бродъ, мы увидѣли жену доктора. Она собиралась купаться. У Медвѣжьяго Косогора мы разстались съ Сулусъ.

Ровно въ три часа дня я проходилъ мимо юрты Захара. Оттуда неслись стоны. Это, должно быть, отецъ билъ ремнемъ мою милую Сулусъ за то, что она уѣзжала со мной.

Отъ жары было трудно дышать. Тайга шуршала, и странный шелестъ носился надъ землей. Кто-то мнѣ разсказалъ, что въ тайгѣ начались пожары.

Говорили, что, въ Бутурусскомъ улусѣ огонь идетъ неумолимо, и лѣсная дичь, обезумѣвъ, бѣжитъ стадами. Пріѣхалъ купецъ изъ Вилюйска. Тамъ пожаръ начался въ колоніи прокаженныхъ. Иные изъ больныхъ сошли съ ума отъ ужаса и разошлись по дорогамъ, Всѣ якуты чего-то испугались и шопотомъ разсказывали другъ другу о странныхъ знакахъ, какіе видѣлъ на небѣ шаманъ изъ Чурапчи.

Одинъ докторъ ничего не боялся.

«Что ему тайга и всякіе страхи? Если не удалась его личная жизнь и все не ладится вокрутъ – въ этомъ виновата исторія, человечество, человѣкъ. Какъ будто бы онъ разсуждаетъ нескладно, но есть какая-то внутренняя логика въ этихъ разсужденіяхъ о неудачной жизни, о таежныхъ пожарахъ и о той смертельной тоскѣ, которую носитъ въ своемъ сердцѣ его жена, эта тридцати-семилѣтняя женщина съ веснушками на лицѣ, съ печальными глазами и прекраснымъ тѣломъ.